www.russ.ru

Михаил Ремизов

ИСТОРИЯ ОДНОЙ "МЕРЗОСТИ"

Не раз говорилось о том, что восприятие политического процесса в телевизионных демократиях все больше смыкается с жанровой формой сериала. Пора осознать антропологическое значение этого сдвига и всего, что с ним связано. Нейтрализация публичной сферы через ее "одомашнивание", привычка к переживанию "общей опасности" из перспективы "личного комфорта", низведение властной "репрезентации" до уровня "человеческой симпатии", словом, скоординированный переход политического отношения в приватное - что это как не еще один сокрушительный симптом феминизации нашего общества? "Феминизации" не в смысле торжества "феминизма", а в смысле универсализации женского способа обживать мир.

В разных культурах трудовые и символические обязанности полов могут распределяться самым различным образом. Но, как правило, женская "сфера ответственности" сосредоточивается именно в приватном пространстве. И наоборот, только среди мужчин закрепляется тенденция к великой нескончаемой игре в воспроизводство разного рода "союзов", "обществ", "братств", которые далеко не всегда имеют целерациональный смысл для своих участников, но неизменно выражают их волю к институированию публичного пространства. Такова изначальная двойственность сплетаемого человеком мира. Одним из ее эталонных выражений стало античное различение между "экономикой" как областью "домоводства" и "политикой" как бытием-вне-дома, бытием-вне-быта. Наверное, даже в пресловутом праздном бродяжничестве афинянин мог ощущать себя осуществляющим миссию свободного гражданина. Жены не преминут напомнить, что способность "слоняться" не утрачена нами и по сей день. Однако, увы, только в пространстве полиса реализация этой склонности могла хоть в какой-то степени совпадать с политической, публичной, институциональной самореализацией мужчин.

Пространство "вне дома" - изначальное, автохтонное мужское пространство - сегодня в большей мере является пустым, чем политическим. И даже беглый обзор нашей жизни показывает: попытки вывести свое существование за круг быта - посредством пьянства или художественного творчества или спортивного риска - налицо. Но эти попытки отчаянны, ибо заведомо не достигают ранга бытия. Окружающий нас ландшафт заполнен рецидивами и римейками мужского опыта мира, которые лишь указывают лишний раз на обстоятельства его нехватки. Факт действительно, в том, что за пределами семьи люди не видят смыслов. Это и есть формула нашего поражения в той борьбе, суть которой верно прочувствовал Шпенглер: "Вечная, тайная, достигающая до истоков животного мира политика женщины состоит в том, чтобы отвлечь мужчину от его истории, чтобы всецело заплести его в свою собственную, растительную историю последовательности поколений, т.е. в себя саму".

Настоящая, "достигающая до истоков животного мира", безотчетная "война полов" ведется, как видим, отнюдь не за "гендерное равенство". На кону - возможность превращения человека из "политического животного" в животное "домашнее". "А то, что превращение человека в карликовое животное... возможно, в этом нет сомнения. Кто продумал когда-нибудь эту возможность, тот знает одной мерзостью больше...". Так ответит нам Ницше. Однако попытаемся все же продумать названную "мерзость" несколько подробней, чем это сделал, в данном случае, он сам.

Одомашнивание политического животного есть, конечно, вопиющая деградация. Но достаточно ли точно мы определили ее нижний предел? Можно ли в самом деле полагать, что утратив "нравственную действительность Государства" - она и была настоящим каркасом мужского мира, - сняв одну за одной оболочки публичного сознания, мы, на радость всем пытавшимся нас "отвлечь" от брутальных "игр в бытие", бросим якорь в тихой гавани "семейных ценностей"? Безусловно, нет. Распад социальности не может быть остановлен на семейном рубеже. Назойливый припев "главней всего погода в доме", зазвучавший прямо-таки гимном российской женщины 90-х, - это лишь краткий миг иллюзорного торжества. Ибо приходит, наконец, время понимать, что весь приватный порядок дома гарантирован - учреждаемым в публичном пространстве устройством космоса.¹ Семья по существу и есть проекция социальной, мужской "космологии" на женскую "растительную историю последовательности поколений". Непосредственным воплощением этой проекции является основной институт семейной социализации: авторитет отца. По мере распада "космологических связей" (в т.ч. пространства политической "репрезентации") он делается как таковой немыслим.

Это понимают и наиболее последовательные из тех "антиполитических" мыслителей, о которых говорит в нашем эпиграфе Шпенглер. Не случайно теоретики постмарксистского и постфрейдистского толка бросили лозунг "общество без отцов!", раздутый представителями "франкфуртской школы" до масштабов историософии. "Пробуждение субъекта (на заре "патриархальной" эпохи - М.Р.) покупалось ценой признания власти как принципа всех отношений," - пишут Адорно и Хоркхаймер. Поскольку же "власть" - это, в конечном счете, "Освенцим", то есть предел всего, "негативный абсолют" исторической диалектики, "франкфуртцы" открывают перед своими читателями перспективу попятного диалектического движения. И вот, "читатели", вдохновляясь идеализированным образом матриархата и вариациями на тему "естественного состояния", начинают самым активным образом "пятиться". Контркультурное брожение 60-х и сводилось, главным образом, к попытке воплотить "антифашистский" идеал "франкфуртцев": образ человека, который не "подавлял" бы "природное" в себе, а следовательно, и вокруг себя; человека, распустившего в себе "самостные" структуры "власти".²

Во многом благодаря опыту этих "левых товарищей", мы можем не сомневаться: пределом распада "политического животного" является не "домашнее", а просто животное. Но, увы, этим еще ничего не сказано... Почему бы, к примеру, нам, читателям уже не Адорно, а Ницше, не возопить: "да, Животное!". Почему бы не благословить это движение "назад"? Ведь говоря о возможности "карликового" вырождения, Ницше держит на заднем плане некий по преимуществу биологический образ человеческого существа, которое, переживая восходящую фазу своих инстинктов, имеет мужество оставаться "опасным". Этот подтекст совершенно естествен для всей "философии жизни", но именно здесь нас подстерегает один из ее подводных камней.

Чтобы избежать оскорбительного соседства с компанией фрейдомарксистствующих "киников", консервативная "философия жизни" должна постулировать со всей ясностью: человек, мыслимый как животное, это прежде всего - плохое животное. Слабое, как червь, и похабное, как обезьяна. Попросту адаптивно недостаточное. Констатация этого нелицеприятного факта - отправной пункт культурной антропологии в духе Арнольда Гелена. Гелен развивает понимание человека как "недостаточного существа", обретающего витальную полноценность только в "тисках" цивилизации. Мы чего-то стоим лишь постольку, поскольку способны интериоризировать и воспроизводить в себе все те институты "культурной дрессуры" и "символического насилия", которые ненавистны левакам.

Тезис вызывает у вас сомнение? Тогда обратитесь к физиогномическим наблюдениям природы. Есть виды благородных хищников, одаренные безупречностью: совершенством осанки, взгляда, прыжка... И все это - по мановению невыразимой щедрости их инстинктивного бытия. Ничего подобного нельзя сказать о людях. Если подчас человек приближается к безупречности благородных хищников, мы говорим не о "природе", а о "породе". Наша природа бедна. Недаром аристократические роды изображают на своих гербах орлов и пантер, а не реальных эволюционных предков. "Человек расы" в шпенглеровском смысле слова - это не органическая "белокурая бестия", а результат труда, муштры, культивации. ³ Словом - продукт инвестированной в тело власти, в свете которой мы только и вправе представать миру.

Вы все так же хотите "освобождения" человека? Хотите "вычесть" из него институты "культурного подавления"? Воля ваша, учтите лишь, что результат подобного вычитания обречен выглядеть не менее жалко, искусственно и неуместно, чем тело нудиста. Продумавший до конца эту возможность знает воистину "одной мерзостью больше".

Примечания:

¹. Точно так же, мы фиксируем, что сами границы частного пространства задаются изнутри публичного; неполитическое определяется со стороны политического; различение мужского и женского гарантируется из перспективы мужского.

². Психоделические и оргиастические практики стали в решении подобной задачи важным и естественным подспорьем - удивительно, что сами "отцы-основатели" шестидесятнической "безотцовщины" оказались к этому не вполне готовы. В какой-то момент, по поводу одной из новоявленных коммун свободного сексуального общения Маркузе сказал: "ну это уж слишком!" - за что был немедленно наречен "агентом ЦРУ".

³. Как в филогенетическом, так и в онтогенетическом смысле слова "результат".