Солнечная вспышка метнулась вдоль стен, опоясывая здание ослепительной,
змеящейся, словно золотоносная жила, полоской огня. И еще раз. И еще.
     -  Мама  родная, - пробормотал Рычин, - как бы мне не вернуться на базу
заикой...
     Он  искоса  взглянул  на  Нолана.  Но  тот  молча смотрел на свой шлем,
лежащий  перед  ним  на  сверкающей  скатерти.  Такой  же шлем лежал и перед
Рычиным,  и  сейчас  это  были  передатчики,  связывавшие  их  с собственным
кораблем.  Да,  командир,  как всегда, прав: уж если кто сейчас и нервничает
по-настоящему, так это Гедике, оставшийся на "Молинеле". Вахта есть вахта, и
всегда кто-то обречен торчать на корабле.
     За    коническими   стенами,   многократно   окольцованными   холодными
пепельно-желтыми  обручами, набух двухголосный надсадный рев, и два огромных
бурых шара метнулись вверх по изящной спирали, мазнув стены лиловатой тенью.
     Пустошане  медленно  склонили  головы  и  подняли правые руки, отчего у
каждого  оттопырилось правое крыло. Если бы не эти крылья, они напоминали бы
ленивых  учеников,  нехотя  отвечающих  на вопрос учителя. Широкие рукава их
облачных  одежд так же неторопливо обнажили их тонкие несильные руки, лишний
раз  напоминая  землянам  об  уменьшенной силе тяжести, составлявшей одну из
главных прелестей Белой Пустоши.
     Обычаи  этой  планеты  настолько совпадали с земными, что Рычин еще раз
глянул  на своего командира, пытаясь угадать, какие мысли рождают у него эти
чересчур навязчивые аналогии, но лицо Нолана было так же непроницаемо, как и
все последнее время.
     Гул, удаляясь, стихал; пустошане опустили руки, и тот из них, что сидел
посередине,  как  раз  напротив командирского шлема, раскрыл рот и беззвучно
зашевелил губами.
     - Планетолеты семнадцатый и семнадцатый-дубль совершают над космодромом
круг почета в вашу честь, - прострекотал жук-переводчик, взвившись на дыбы и
мелки подрагивая хвостовой антенной.
     Нолан и Рычин поднялись с мест и, похрустывая синтериклоном скафандров,
отвесили  в  сторону  гостеприимных  хозяев  чрезвычайно  церемонный поклон.
Вообще-то,  скафандры  давно  уже  стоило  снять - без шлемов и перчаток они
никакого  смысла  не  имели, но командир мог дать голову на отсечение, что у
Рычина  под  синтериклоновой  кольчужкой  красуется  неизменная  футболка  с
драными  локтями.  Даже ради первого визита на новую планету этот разгильдяй
не  мог  пожертвовать своими цыганскими замашками и облачиться в крахмальную
рубашку с галстуком!
     Внутри  шлемов, лежащих на столе, щелкнуло - это Курт Гедике включил на
корабле микрофон.
     -  Я ж говорил, что первые экспедиции нужно комплектовать исключительно
из  японцев,  -  донесся  его  раздраженный голос. - У тех все эти поклоны и
реверансы выглядели бы, по крайней мере, естественно. Глядеть на вас тошно -
держитесь,  как  провинциал  с  захолустного  витка  Галактики.  Ведите себя
свободнее, черт побери, да не забудьте спросить, на каком принципе летают их
отнюдь не воздушные шарики!
     Курт  бесился,  потому  что  кому  же  приятно  в  первый день контакта
остаться  на вахте! Но командир знал, что делал, - возьми он с собой Гедике,
они  дошли  бы  только до первого пустошанского корабля, а там Курт засел бы
под его дюзами с каким-нибудь одержимым механиком вроде него самого, так что
пришлось  бы  вытаскивать  их  при помощи космодромного автопогрузчика - при
условии, что таковые у пустошан имеются.
     Как-никак, а Гедике был профессиональным космическим гонщиком. И в этот
рейс  он  пошел  только  потому,  что  Рычин  взял  его за шиворот, привел к
"Молинелю"  и  без  объяснений  запихнул в люк. Лишних слов не требовалось -
слишком  давно  они  с Гедике были друзьями, и теперь Рычину достаточно было
сказать,  что ему нужен второй пилот, которому он верил бы, как самому себе.
Гедике  понимал, что без достаточных оснований Михаила не пошел бы на замену
второго пилота. Он ни о чем не спросил.
     Но достаточных оснований у Рычина не было.
     Просто  накануне  отлета  в  Нолане,  и без того скрытном и молчаливом,
произошла  неуловимая  перемена  -  он  как  будто  бы стал еще молчаливее и
непроницаемее,  хотя  и  раньше  был  пределом замкнутости. Этот предел и не
позволил  никому, кроме штурмана, заметить, что у командира внутри как будто
бы образовалась раковина, грозящая неожиданным изломом.
     Рычин  доверял  своей  интуиции,  как  Шантеклер  -  восходу солнца. Он
попросил  знакомого  диспетчера,  и тот, сверившись со всеми оперсводками по
обжитой  Галактике,  сообщил ему, что несколько часов назад был принят SOS -
во  время  старта  с Земли Атхарваведы взорвался реактор планетарной тяги на
малом сухогрузе "Бинтуронг". Все находившиеся на корабле - четверо, летчиков
и одна пассажирка - погибли. Вот и всё.
     Тогда  Рычин  покинул  космодром, смотался в Вормс и извлек Курта прямо
из-под  арки  древних кирпичных ворот, где тот, обдумывая предстоящие гонки,
бессознательно  копировал  гримасу  надвратной  геральдической  маски. Рычин
привел Курта, и Нолан ничего не сказал, только кивнул.
     А  Гедике тем более не мог ничего узнать о Нолане - до этого они летали
вместе  всего  один  раз,  да и то в незапамятные времена. Поэтому он только
связался  с  диспетчером и попросил вычеркнуть свое имя из списка участников
олимпийской   гонки   "Нептун   -   89-й   буй",  принял  вместе  с  Рычиным
соответствующую  (и,  естественно,  запрещенную)  дозу антисонтороина, после
чего  все шестнадцать дней полета до Белой Пустоши оба не смыкали глаз, даже
когда  сменялись  с  вахты. Если бы Нолан был прежним Ноланом, то он заметил
бы,  что  его  опекают,  как  больного. Но он молчал и вел корабль от одного
подпространственного  броска  к  другому  еще  точнее и безукоризненнее, чем
когда бы то ни было. Под конец перелета Рычин начал сомневаться, а правильно
ли  он  сделал, затащив Гедике на "Молинель", - командир был непогрешим, как
автомат.  Он не то что не сделал ни одной ошибки - он не позволил возникнуть
подозрению, что такая ошибка возможна .хотя бы теоретически.
     Но  для Гедике, глядевшего на все непривычным оком новичка, превращение
командира   в   ходячую  вычислительную  машину  было  просто  страшным.  На
шестнадцатый  день  нервы у Курта были напряжены так, словно он участвовал в
гонках  на  неизвестной  ему машине, да еще с роботом вместо водителя, а сам
выполнял роль балласта.
     Рычину было больно за Нолана, Курту - страшно за всех троих.
     Но  вот  этот  перелет,  со  стороны  глядеть  -  такой благополучный -
окончился, их крошечный "Молинель" был бережно взят на гравитационный буксир
и   тихонько   опущен  на  разрисованный  шоколадными  узорами  пустошанский
космодром.  И  вот  они  сидят  в  невероятно,  удручающе великолепном холле
космопорта - все службы под землей, а здесь не то вестибюль, не то банкетный
зал,  накрытым исполинской, слегка вогнутой воронкой, устремляющейся своими,
хрустальными  стенками  далеко за облака. Когда они расступаются, на вершине
хрустального конуса видна золотая фигура пустошанина, расправляющего крылья,
-  отсюда,  изнутри,  она напоминает вполне земную птицу феникс. Но облака -
слоистые,     словно    выдавленные    из    космического    тюбика,    слой
лиловато-коричневый,  следом  палевый,  в  глубине - изжелта-зеленый - снова
смыкаются,  гаснут  звезды,  только  что  проступавшие  на  дневном  небе, и
пропадает за этими змеящимися слоями странный бархатно-черный обод, усеянный
блестками.  Это хрупкое сооружение, покоящееся на тонких световых подпорках,
противоречащих  всяким  представлениям  о  законах  тяготения,  обегает весь
космодром,  словно  охраняя  его  от  непредставимых  на  этой благополучной
планете  бед... Но стоит облакам сгуститься, как сразу же весь сталактитовый
чертог  космодромного  холла  озаряется  ослепительной  вспышкой  неизвестно
откуда берущегося солнца, и купол полыхает, точно вагнеровская Валгалла.
     И  те,  кто  сидит  за  столом под этими стремительно взлетающими ввысь
воронкообразными  стенами,  и  земляне,  и  хозяева этого дворца, - все они,
безмятежные,  словно  древние боги, вкушают уже шестую перемену пустошанской
амброзии,  ароматнейший пар от которой крошечными росинками садится на шлем,
лежащий перед Ноланом. Пустошане примерно на голову выше землян, и двигаются
они плавно и чуточку замедленно, без тени той угловатости, которая на Земле,
как  правило, присуща тощим верзилам. Эта легкость неудивительна - как-никак
на  их  благодатной  планете сила тяжести почти на двадцать процентов меньше
земной.  Экипаж  "Молинеля"  давно уже свыкся и с их ослепительно белой, без
малейшего   оттенка  кожей,  и  с  длинными,  чуточку  отливающими  металлом
крыльями,  которыми  пустошане ни разу пока не воспользовались, да и мало ли
еще  обнаруживалось  необычных  мелочей,  с  которыми  можно было так просто
примириться  и  больше  их не замечать, - но вот беззвучное шевеленье их губ
раздражало землян до крайности.
     Непонятно,  как  это  получилось,  но пустошане, удивительно похожие на
людей  Земли,  объяснялись  на  ультразвуковых  частотах.  Вступить с ними в
непосредственный  контакт  могли  бы  разве  что  летучие мыши, но люди были
лишены  этой  возможности.  И пустошане не слышали людей, потому что их слух
был  настроен  на  чрезвычайно  узенькую полосу от двадцати двух до двадцати
трех  килогерц,  которая  была  отведена  им  эволюцией, на различных этапах
развития человеческой мысли именуемой то богом, то природой.
     И   вот   они  сидели  по  другую  сторону  стола  -  гипертрофированно
приветливые,  прямо-таки истекающие гостеприимством, плавно-медлительные, ну
прямо  как Днепр при тихой погоде, и, главное, - абсолютно неслышимые. Рычин
даже на миг прикрыл глаза, так захотелось вдруг проверить, не чудится ли ему
какой-то  внеземной  обеззвученный сон; в блекло-радужных потемках прикрытых
век он вдруг оказался совершенно один, даже дыхания Нолана не было рядом...
     -  Э-э,  Михаила,  -  раздался  в  наушниках  лежащего  перед ним шлема
приглушенный  голос  Курта,  -  убери-ка  у меня из-под носа этот пудинг! Ни
черта не вижу.
     Рычин  открыл  глаза,  и бесшумное, плещущееся сияние хрустального зала
чуть  было не заставило его поморщиться. Юркие блошастые киберы выпрыгивали,
казалось,  прямо  из-под  пола и суетливо расставляли перед сидящими седьмую
перемену    блюд.    Подле    шлема    действительно   высилось   уникальное
гастрономическое  сооружение  в  три  четверти метра высотой; из вершины его
подымался благоуханный медовый дымок.
     Нолан,  опережая  Рычина,  взял  шлем  и,  не  тревожа  пахучую  башню,
переложил  его  слева  от  себя.  Сейчас  же  из-под  руки  у него высунулся
услужливый кибер и поставил перед шлемом чистую тарелочку с двурогой вилкой.
     Рычин  ухмыльнулся.  Нолан  отвел  глаза  в  сторону.  Кто-то из хозяев
зашевелил губами - киберы проворно убрали и тарелку, и трюфельный вулкан.
     Командир благодарно и почтительно наклонил голову.
     -  О,  плешивая Пустошь! - вырвалось из шлема. - И когда вы перестанете
приседать   и   раскланиваться,  как  халифы-аисты?  Пора  начинать  деловой
разговор. Я тут без вас прикинул, какова должна быть тяга у их двигателей...
     -  Унялся  бы  ты,  Курт,  -  не  выдержал наконец Рычин, - этикет есть
этикет, да и этот жучок может в любой момент начать переводить наши диалоги.
     -  Отнюдь, - поспешно возразил Гедике. - Эта пустошанская жужелица, что
мельтешит   перед   вами  на  столе,  одним  своим  выходом  подключилась  к
собственной  логической  машине,  а  вот  другим  -  к  нашему  корабельному
лингвану.  Так  что  я  по  собственным  приборам вижу, когда она занимается
переводом  -  в  этот  момент из наших энергобаков выкачивается такая уймища
энергии,  что  мне кажется, будто старик "Молинель" тощает у меня на глазах.
Да  вы  и сами видите, когда работает переводчик, - жужелица взметывается на
дыбы, что твой Медный всадник...
     - Уймись, - еще раз попросил Рычин. Курт унялся.
     А  разговор, действительно, был уж никак не деловым. Да и о каких делах
говорить  при  первой  встрече?  Главное - нашли друг друга, и обе стороны в
телячьем восторге, ибо давно замечено, что чем выше ступень цивилизации, тем
больше  радости вызывает установление контакта. Вон посмотреть на пустошан -
они просто излучают какое-то нежное сияние. "Серебряноликие"...
     Почти Гомер.
     -  ...У  вашей  планеты  невероятный коэффициент отражения, - медленно,
словно  давая  переводчику  время  на  обдумывание  каждого  слова,  говорил
командир.  -  Мы даже дали ей условное название: Белая Пустошь. Но в каталог
мы, разумеется, включим то имя, которое дали своей планете вы сами.
     Пустошане   лучезарно   улыбались,   кивая   одновременно  и  гостю,  и
собственному  киберпереводчику,  а тот усердно тряс хвостом, переводя грубые
земные  звуки  на  неслышимый язык пустошан. Золотисто-медовые блики, словно
отсветы  общих  улыбок, скользили по стенам и полу. Атмосфера торжественного
банкета  не  располагала к техническим подробностям, поэтому пустошане через
свою  жужелицу коротко передали, что их планета расположена слишком близко к
собственному  солнцу,  да еще две теплые луны, поэтому, чтобы не страдать от
избытка  света и тепла, они "отбелили" поверхность планеты. Тем более что на
всей  суше  наводился  глобальный  порядок  -  разравнивались горные хребты,
уровень  материков  поднимался  во  избежание  наводнений,  смещались центры
зарождения  сезонных  ураганов. Всех живых существ, разумеется, на это время
пришлось убрать на луны и спутники, но ведь надо же было, в самом деле, рано
или поздно этим заняться...
     Рычин  следил за причудливым танцем бронзовой жужелицы, медленно шалея.
Сиянье,  мерцанье,  переливы - до какой же степени все это может осточертеть
за  каких-нибудь три часа своего бесконечного и бесшумного круговорота! И во
всем  этом радужном беличьем колесе было одно-единственное место, на котором
мог отдохнуть человеческий глаз, и Рычин стал неотрывно туда глядеть.
     Это  был  просто-напросто  коридор, наклонно уходящий вниз, к подземным
этажам космопорта. Овальная прохладная дыра, из которой непрошенно выползали
стебельки  темно-зеленого  вьюнка, тоже не доносила ни единого звука, но это
была  естественная  тишина,  свойственная темноте. Рычин неотрывно глядел на
эти  чуть покачивающиеся стебельки вьюнка и все не мог припомнить, где же он
видел точно такую же причудливую листву цвета колодезного мха, а потом вдруг
вспомнил  - да на полотнах и фресках Леонардо, его уединенные и, несомненно,
для  сладких  греховных  забав  предназначенные  гроты  с  ручьями  и без, и
лукавые,  балованные мадонны из богатых, не плотницких семейств, и всюду эта
зелень,  где  каждый  листок  -  с  остреньким подбородком, словно крошечный
темно-оливковый оттиск Марииного лица...
     Нолан  перехватил  его  взгляд  и  невольно  стал  глядеть туда же. Он,
правда,  думал  не  о  влажных  субтропических  вьюнках, свисающих со сводов
прохладной  галереи, которая, казалось, уводила в обитель каких-то не вполне
дозволенных  галактических  блаженств;  его  глаза просто отдыхали на темном
пятне,  а  сам  он  уже  обдумывал  завтрашний день с его первыми настоящими
деловыми  встречами, с проблемой необъятного потока информации, которую надо
будет  не  просто принять и донести до базы, а уже здесь и сейчас обеспечить
стопроцентную  ее расшифровку. Здесь, несомненно, придется больше взять, чем
отдать  взамен;  может  быть,  пустошанам  даже не понадобится ровным счетом
ничего, кроме радостного сознания, что где-то за условными зонами дальности,
за  провалами  и искривлениями Пространства существует еще один человеческий
мир.
     Не гуманоидный, не человекоподобный - человеческий.
     -  ...Для  того  же, чтобы очистить атмосферу от разнообразных активных
частиц,  - монотонно потрескивал жук-переводчик, - накопившихся в ее верхних
слоях за семьсот...
     И в это мгновение раздался крик.
     Он  мог  донестись  только  оттуда,  из глубины таинственной галереи, и
влажная   ниспадающая  зелень  только  приглушила  его,  но  не  скрыла  той
нестерпимой боли, от которой только и мог вот так кричать человек.
     Нолан  и  Рычин  вскочили  разом, так что мелкая кибернетическая шушера
брызнула  во  все стороны у них из-под ног. Одновременно щелкнули клапаны их
шлемов,  одновременно  руки  обоих землян непроизвольно метнулись к поясу, к
тому  месту,  где  на этот раз не было - и не могло быть - привычной тяжести
десинтора.
     Прижавшись  плечами  друг  к  другу,  они  ловили последние прерывистые
всхлипы,   которые,   слабея  и  замирая,  доносились  до  их  праздничного,
блистающего  стола.  Но  вот  все  стихло,  и  только  тяжелое дыхание Курта
осталось каждому в хорошо подогнанной тесноте его шлема.
     И  только  теперь  серебряные  лики  пустошан, затененные недоумением и
заботой,  начали медленно обращаться к землянам. Сухонькие ладошки, воздетые
кверху,  плавно  и  согласованно  заколыхались, словно колокольчики на.своих
тонких  стеблях.  Жук-переводчик,  напуганный  резким  движением  людей  и в
запрограммированном  порыве самосохранения шарахнувшийся было за какую-то не
то  супницу,  не  то  крюшонницу, снова выполз, виновато затряс хвостиком и,
повинуясь  движению  губ  одного из своих хозяев, торопливо осведомился, что
послужило причиной беспокойства высоких гостей.
     Высокие гости переглянулись.
     - Мы слышали крик, - не совсем уверенно проговорил Рычин, - кто-то звал
на помощь...
     Нолан  качнул  головой:  в крике не было призыва, ибо так кричат только
тогда, когда ничто на свете уже помочь не может.
     Тень   недоумения  на  лицах  пустошан  сменилась  вполне  определенным
недоверием.  Зашевелилось  сразу  несколько  пар  губ,  заставив  несчастную
жужелицу  несколько  раз повернуться вокруг своей оси, прежде чем она сумела
выбрать, кого же из своих хозяев она должна переводить в первую очередь.
И перевела.
     Так  вот,  как  это  ни  печально,  но  высокие  гости  стали  жертвами
переутомления.  Никто не кричал. Никто не мог кричать - ПУСТОШАНЕ НЕ КРИЧАТ.
Сильные эмоции остались там, в глубине ушедших веков, а сейчас от физической
боли аборигенов предохраняют надежные препараты, от моральных же страданий -
уменье в совершенстве гасить свои эмоции.
     И,  чтобы  помочь  дорогим  гостям  забыть об этом печальном инциденте,
флагман эскадрильи планетолетов малого каботажа продемонстрирует сейчас...
     Крик вырвался из сумеречного колодезного коридора и заполнил собой весь
объем   этого   неоглядного   сияющего   холла.   Он   взлетал  вверх  вдоль
параболических  стен,  прямо  к  золотой  крылатой фигуре, венчающей вершину
строения,  и было странно, что и до этого крылатого существа не доходит весь
ужас,  вся  безысходность  вопля,  вытеснившего  собою  весь  воздух.  И тем
невероятнее  казались  безмятежные,  улыбчивые лица пустошан - как будто они
сами   и   этот  крик  находились  в  различных,  взаимопроникающих,  но  не
контактирующих системах.
     - Ну же! - первым не выдержал Курт. - Ну что же вы, ребята?..
     Не  колеблясь  более,  Рычин  и  Нолан бросились в темно-зеленый провал
галереи.  Пустошане,  встревоженные  и  недоумевающие,  заскользили  следом,
словно  толпа  бесшумных  дантовских теней. Во влажном сумраке, усугубляемом
висячей  зеленью,  смутно угадывались овальные двери. Из-за пятой от входа и
доносился  приглушенный стон. Казалось, что там кто-то силится заплакать - и
не умеет.
     - Здесь, - прошептал Рычин, обращаясь к командиру.
     Пустошане,   обступившие  их  полукольцом,  снова  пришли  в  движение,
расступаясь.  От их толпы отделился один, в полутьме вроде бы неотличимый от
других, разве что - пониже. Он вскинул руки, и зелень, занавешивавшая дверь,
метнулась  в  стороны,  как живая. Еще какой-то неуловимый жест - и вещество
двери   стало   медленно  проясняться,  проходя  все  оттенки  так  любимого
пустошанами перламутра и становясь прозрачным, как стены холла.
     И  тогда  стало  видно,  что  там,  в  глубине  узкой, поросшей зеленью
комнаты, лежит человек.
     Он  лежал  на  какой-то янтарной сетке, узелки которой слабо светились,
лицом  вниз, и по тому, как дрожали его плечи, нетрудно было догадаться, что
кричал  именно  он.  Кричал  так, словно остался один во всем Пространстве и
понял, что это непоправимо.
     Металлический  переводчик,  перебирая паучьими лапками, забрался Рычину
на  ногу.  Пустошанин,  колдовавший  с  дверью,  чуть  виновато  улыбнулся и
зашевелил губами.
     -  Как  видите,  причин  для беспокойства нет, - перевел жучок. - Здесь
отдыхает  штурман  грузопассажирского  космолета,  только вчера благополучно
вернувшийся из рейса. Вероятно, усталость помешала ему выйти вместе со всеми
для  встречи  высоких  гостей. (Поклоны с приседаниями.) А теперь, когда это
маленькое недоразумение улажено, не вернуться ли нам к столу?
     Нолан  упорно  разглядывал  бронзовую  спинку  жужелицы,  не двигаясь с
места.  Наконец  он  поднял голову и проговорил, с видимым усилием произнося
слова:
     -  Я  прошу  извинить  меня,  если  мой вопрос покажется неуместным или
бестактным,   но   уверены  ли  вы,  что  этот  штурман  вернулся  из  рейса
действительно БЛАГОПОЛУЧНО?
     Вопрос  неуместным  не  показался.  Жужелица выдала ответ, не дожидаясь
реплики  своих  хозяев,  -  вероятно,  используя машинную память логического
устройства, с которым она была соединена:
     -   Всякие  происшествия  для  нашего  космического  флота  -  редкость
исключительная.  За  всю  многовековую  историю космоплавания в Пространстве
погибло четыре тысячи триста двадцать семь жителей планеты. В память каждого
из  них  на  траурном  бортике,  окаймляющем  наш  космопорт, зажжена вечная
звезда.
     Так вот что значил бархатный черный пояс, поддерживаемый световыми столбами!
     -  Последняя  авария, - продолжал словоохотливый кибер, - произошла как
раз  над  нашим  летным  полем.  Но это было чрезвычайно давно. Год назад. -
Жучок  помолчал,  словно  еще  раз сверяясь с электронной памятью. - Да, год
назад, в этот день и в этот час. Слишком давно.
     Нолан  невольно  обернулся,  словно отсюда, из темноты коридора, он мог
разглядеть  звездочку,  зажегшуюся  ровно  год  назад  на  траурном  бортике
космодрома. Он беззвучно шевельнул губами, совсем как пустошанин.
     - Что? - быстро спросил Рычин.
     -  Нет, ничего. - Он посмотрел на толпу серебряноликих существ, которые
несколько  минут  тому  назад  казались  ему чем-то возвышеннее и прекраснее
людей. - Могу ли я немного побыть с этим штурманом?
     -  О да, разумеется, воля высоких гостей... Нолан толкнул дверь плечом,
и  вошел  в  комнату. Человек, лежавший на янтарной сетке, не поднял головы.
Нолан  поймал  себя  на  мысли, что с той минуты, как он услышал крик, он не
думал  о  нем  как об аборигене. Это был человек, и точно так же, как земные
люди, он думал, что страдает неслышимо для других...
     В  узкой  комнатке  присесть  было некуда, и пока дверь, закрывшаяся за
командиром "Молинеля", медленно теряла свою прозрачность, было видно, что он
все  еще стоит у изголовья пустошанина, неловко и беспомощно опустив руки. В
коридоре стало темно, если не считать слабого молочного мерцания, исходящего
от лиц и обнаженных рук пустошан.
     - Пойдем пирог доедать, что ли, - досадливо проговорил Рычин, стряхивая
с ноги жужелицу и направляясь к выходу.
     Сзади  было  тихо.  Голос,  изболевшийся  и отчаявшийся, умолк. Не было
слышно и Нолана. Хотя - разве его когда-нибудь было слышно?..
     А  пиршественный стол, ощетинившийся многоцветьем хрустальных искр, уже
благоухал  и  томился  под тяжестью восьмой перемены блюд. Всполошенный было
сонм  пустошан  рассыпался  по  своим  местам. Сел и Рычин. Шлем он стащил с
головы  еще там, у двери, но теперь он не положил его на стол, а зажал между
животом и негнущейся, словно створка раковины, скатертью.
     - Ни черта не вижу, - донесся из шлема ворчливый голос Гедике. - Кисель
какой-то  жемчужный...  Или они поставили экран? Да обеспечишь ты мне обзор,
наконец?
     -  Обойдешься,  - сказал Рычин. - И задавай меньше вопросов - поговорим
обо всем на корабле.
     "Хорошо  еще, что я ничего не сказал ему о "Бинтуронге", - думал Рычин.
-  Малый сухогруз "Бинтуронг", четыре пилота и пассажирка. Курт не удержался
бы, обязательно что-нибудь ляпнул по общему фону связи. А так он ни о чем не
догадывается..."
     Из шлема донесся сухой щелчок.
     - Ты отключился? - спросил Курт.
     -  Нет,  это  отсоединился Нолан. Он там с этим... Он тоже чуть было не
сказал - "человеком".
     Наступило долгое молчание.
     - Послушай, Михаила, - снова не выдержал Курт. - Я вот все думаю: ну, с
пустошан спрашивать нечего - они, видно, от природы такие...
     Рычин  быстро  глянул перед собой - жужелица флегматично чистила лапки,
не переводила.
     -  Но  мы  с тобой, - продолжал второй пилот, - как мы-то с тобой могли
такое - столько дней не слышать собственного командира?..